Андрей Костин - Июнь 1941-го. 10 дней из жизни И. В. Сталина

И он действует, подобно учителю. Конечно, Поскребышев — его «око государево» — и глава НКВД Берия все знают и слушают, что говорят соратники без него.

Но опытный царедворец Молотов сразу понял игру — и страшится подписывать важные бумаги. Не подписывать — доказательство лояльности. Хозяин хорошо их подобрал: без него соратники — «слепые котята», как он назовет их впоследствии. Оставив «бояр» одних, он дал им почувствовать их ничтожность, понять: без него военные их сметут.

Молотов спешит устроить поход членов Политбюро на дачу. Там великий актер разыгрывает знакомый спектакль — «Игра в отставку»{15}.

До такого абсурда мог додуматься еще всего лишь один исследователь, но выдвигает он свою версию осторожно, с большими сомнениями, не в пример Э. Радзинскому. Это американский историк русского происхождения И. Куртуков, который считает, что в какой-то момент 29–30 июня 1941 года Сталин фактически отрекся от власти и нужно лишь установить, сделал ли он это под влиянием депрессии, сгоряча, или обдуманно, чтобы испытать своих соратников, заставить их просить его о возвращении во власть, наподобие того, как Иван Грозный заставлял своих бояр идти к нему на поклон.

«Трудно сказать, было ли это искренним, импульсивным поступком или тонким ходом, рассчитанным как раз на то, что Политбюро соберется и попросит его обратно во власть, но факт явно имел место быть»{16}.

Разговор, якобы состоявшийся у Сталина с прибывшей делегацией, Я. Чадаев приводит со слов Булганина (который сам при этом не присутствовал. — А.К.):

«Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур. Он сказал: «Да, нет великого Ленина… Посмотрел бы он на нас, кому судьбу страны доверил. От советских людей идет поток писем, в которых справедливо упрекают нас: неужели нельзя остановить врага, дать отпор. Наверное, среди вас есть и такие, которые не прочь переложить вину, разумеется, на меня». (Представляю взгляд его желтых глаз и как соратники заспешили с ответом. — Ремарка Э. Радзинского).

Молотов: «Спасибо за откровенность, но заявляю: если бы кто-то попытался направить меня против тебя, я послал бы этого дурака к чертовой матери… Мы просим тебя вернуться к делам, со своей стороны мы будем активно помогать»

Сталин: «Но все-таки подумайте: могу ли я дальше оправдывать надежды, довести страну до победного конца. Может, есть более достойные кандидатуры?»

Ворошилов: «Думаю, единодушно выражу мнение: достойнее никого нет».

И сразу раздались дружные голоса: «Правильно!»{17}

И, наконец, резюме Э. Радзинского: «Они усердно умоляют. Знают: кто не будет усерден — обречен. Игра закончена: теперь, когда в очередной раз они сами умолили его быть Вождем, он как бы вновь облечен ими властью.

По Журналу регистрации посетителей проверяю написанное Чадаевым… Он ошибся всего на один день. 28 июня Сталин еще принимал посетителей. Но 29 и 30 июня записей в Журнале нет.

В это время Сталин действительно отсутствовал в Кремле и вернулся вновь только 1 июля»{18}.

Эврика! Вот оно открытие века! Э. Радзинский позицирует себя разоблачителем стойкой легенды, что Сталин, потрясенный гитлеровским нападением, растерялся, впал в прострацию, а затем, оставив в недоумении своих соратников в Кремле, уединился на Ближней даче, не предпринимая абсолютно никаких действий. Нет, это не так, уверяет сей мудрец:

«Я знал его биографию (уроки, полученные в Гражданской войне, когда большевики, потерявшие три четверти территории, смогли победить), и все это показалось мне очень странным.

Но прочтя чадаевские воспоминания, я смог понять поведение Сталина»{19}.

Бедный Я. Чадаев! Знал бы он, какую недобрую шутку сыграют его мемуары по прошествии 50 лет, то вряд бы он взялся за их написание. Однако, если трезво разобраться, то мемуары Я. Чадаева здесь ни при чем. Важно, кто и с какой целью будет интерпретировать изложенные в них факты. Мало того, повторяясь, отметим, что следовало бы как можно скорее издать эти мемуары, ввести их в научный оборот, чтобы ими воспользовались не только злобные антисталинисты, но и заинтересованные в поисках истины добросовестные исследователи.

Даже из тех фрагментов мемуаров Я. Чадаева, приведенных Э. Радзинским, отнюдь не следует «открытие», якобы сделанное Э. Радзинским. Он сам ведь утверждает, что у него под рукой были не только воспоминания Я. Чадаева, но и материалы из Журнала регистрации посетителей кремлевского кабинета Сталина.

Так открой эти материалы и положи рядом с рукописью Я. Чадаева, и уже с первой строки приведенных фрагментов рукописи поймешь, что многое напутал автор рукописи. Начнем с первой же фразы: «Утром 27 июня члены Политбюро, как обычно, собрались у Сталина. После окончания заседания… я вышел из кабинета и увидел в окно, как Сталин, Молотов и Берия садились в машину…» Из дальнейшего повествования следует, что троица направилась в Наркомат обороны, причем по пути к ним где-то присоединился Маленков.

Открываем Журнал и убеждаемся, что утреннего заседания членов Политбюро в кабинете Сталина не было. Весьма длительное пребывание Сталина в Кремле было во второй половине дня с 16 часов 30 минут до 2 часов 40 минут ночи или уже утра 28 июня. Возможно, Я. Чадаев ошибся на сутки (как утверждает Э. Радзинский), и все, о чем он пишет в приведенном отрывке, происходило 28 июня? Ан нет! И 28 июня утреннего приема у Сталина не было. Снова был только вечерний с 19 часов 35 минут до 1 часа 50 минут ночи (уже 29 июня). В оба эти приема Сталин интенсивно работал, приняв 27 июня 30 человек и 21 человека 28 июня.

Да! Поднапутал здесь сильно уважаемый управделами Совнаркома. Остаются следующие два дня (29 и 30 июня), в течение которых Сталин. действительно отсутствовал в Кремле, и кремлевская челядь действительно могла судачить на тему: «Что с Хозяином?». Это, кстати, следует и из записок Я. Чадаева: тут и ухмыляющийся Поскребышев, и всезнающая охрана Сталина. Действительно, Сталин в Кремле не был двое суток, о чем красноречиво свидетельствует Журнал регистрации посетителей. Но это еще не повод для того, чтобы усомниться в дееспособности Сталина, тем более приписывать ему коварные замыслы по усмирению вышедших из повиновения бояр путем имитации своего ухода. Все, о чем так красочно расписал мемуарист, — события, происходившие в Наркомате обороны, — происходило как раз не 27, а 29 июня, чему есть убедительные доказательства. Так это же тоже работа Сталина!

Почему нужно считать, что если Сталин в Кремле, то он работает, а если его в кабинете нет, то он сидит небритый на Ближней даче и тщательно вычеркивает некоторые непонравившиеся ему строки в своей настольной книге «Иван Грозный», то есть в пьесе А. Н. Толстого, вышедшей в разгар тяжелейших поражений Красной Армии в… 1942 году?!

По Радзинскому получается именно так. Увидел пробел в Журнале регистрации посетителей — значит бастует Хозяин, чистит себя под Ивана Грозного! А нет бы проанализировать график работы Сталина, возможно и сложившийся стихийно, благо к тому времени, когда писатель корпел над своим убойным произведением, источников для такого анализа было пруд пруди.

Однако они (источники) ему были без надобности, ему нужно было щель найти, куда пятак свой сунуть, найти в этой злополучной декаде черных для страны дней хотя бы два, может даже один день, когда Хозяин крепко испытывал свою челядь. По принципу известной поговорки: «Не съем, так хоть понадкусываю» (это к вопросу о возможности съесть за один присест ведро яблок).

Так что же, выходит, что доверять воспоминаниям Я. Чадаева нельзя вообще? Отчего же, как мы покажем несколько позднее, он описал ситуацию с трехдневным отсутствием вождя в кремлевском кабинете весьма добросовестно, но только со своей точки зрения. Однако, поскольку он описывал не только то, что наблюдал своими глазами, но и слышал в коридорах власти своими ушами, то немудрено, что в мемуары вкрались досадные неточности, которыми так ловко воспользовался, словно цирковой жонглер, Э. Радзинский.

Но что в этих отрывках ценно, так это рефреном звучащая озабоченность автора состоянием здоровья вождя, который в течение всего описываемого периода, начиная с 22 июня и по 30 июня, выглядел больным человеком. «Всех нас поразил тогда вид Сталина. Он выглядел исхудавшим, осунувшимся… землистое лицо, покрытое оспинками… он был хмур», — так описывает Я. Чадаев состояние И. В. Сталина со слов Булганина, когда члены Политбюро прибыли к нему на Ближнюю дачу 30 июня.

А теперь вернемся к докладу Н. С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС, в котором он заявил:

«Было бы неправильным не сказать о том, что после первых тяжелых неудач и поражений на фронтах Сталин считал, что наступил конец. В одной из бесед в эти дни он заявил: